Борис, 75 - 2 октября 2012 18:47

содержит именно тот смысл, который ты придаешь ей сам, с ясной целью впереди
сидя за всенародными брошюрами, недосыпая и рискуя навсегда опоздать на
работу и сесть в тюрьму, к глупым блатным, еще не понявшим, что в стране,
где на деньгах нарисован вглядывающийся в тревожное небо летчик, быть
богатым просто невозможно, потому что даже целая армия этих летчиков в
кармане не заставят замолчать раскрытый клюв репродуктора, который так
страшно слышать даже не из-за смысла долетающих слов, а из-за неожиданной
догадки, что с тобой сейчас говорит диктор, фокусник, зарабатывающий себе на
жизнь умением заставить тебя на несколько секунд поверить, будто к тебе
обращается что-то огромное и могущественное, готовое позаботиться о тебе,
когда на самом деле ты и такие как ты нужны этому огромному, чтобы
заботиться о нем и защищать, закрывая это неживое и непонятное, даже не
догадывающееся о собственном существовании, той единственной попыткой,
которой на самом деле является и твоя жизнь, и жизнь за стриженым затылком,
в который ты глядишь, стоя в длинной толпе перед призывным пунктом и теряя
мелькнувшую на секунду мысль, узнав в человеке впереди бывшего
одноклассника, опять оказавшегося твоим товарищем, которого надо хотя бы
оттащить в сторону, чтобы он не лежал у перевернутого грузовика ногами на
дороге, а головой в еще довоенном подорожнике и муравьи не ползли по его
лицу, которое вспоминается тебе, когда над головами гудят невидимые самолеты
или когда мимо по платформе ведут очень похожего на него окруженца в мирных
калошах, полезшего сдуру искать начальство, а потом сдуру побежавшего от
конвоя и свалившегося в трех метрах от последнего вагона, уносящего тебя
навстречу зиме, лыжам ленинградской фабрики и карнавальному маскхалату, в
котором ты встречаешь Новый год, глядя из сугробов на две красные ракеты,
блестящие в прозрачном ночном небе, как елочные шары, пока ты думаешь о том,
что оставленный на минуту в покое человек может вдруг оказаться так далеко
от оставивших его в покое, что те найдут на его месте кого-то другого, уже
совершенно не желающего углублять окоп, а пытающегося вместо этого
повернуться к стене и заснуть, позабыв, что никакой стены возле его койки
нет, а есть два узких прохода, как раз подходящих для того, чтобы заново
учиться сгибать и разгибать ноги, а потом стоять, ходить и бегать за
притормаживающими грузовиками, катящими навстречу летнему солнцу, погонам на
плечах и походящему на веник с врезанной консервной банкой автомату, из
которого ты ни разу не выстрелил за два года, потому что видел перед собой
большей частью заваленную списками живых и мертвых поверхность то школьной
парты, за которой когда-то сидел писавший фиолетовыми чернилами Чугунков
Коля: "седьмой класс - дурак", то переделанного бильярда, сукно которого с
такой скоростью впитывает вылившийся из опрокинутой гильзы бензин, что
успеваешь поверить, что ты не опытный вредитель, как намекает взглядом
товарищ Кожеуров, в просто сраный разгильдяй, твою мать, только тогда, когда
уже неделю то на голодных детей, по-прежнему считающих его материалом для
строительства снеговиков и крепостей, то на военкора, смотрящего на
незнакомый город из-под черного эмалированного полукруга с таким видом,
будто перед ним не несколько случайных трупов на мокрой обочине, а и впрямь
заря победы с пограничными столбами, прочитав о которых во фронтовой газете,
ты поймешь, что есть люди, старательно оформляющие местность, по которой ты
в последний раз бежишь на пулемет, из-за чего им, наверно, приходится
говорить между собой на особом языке, совсем как офицерам железнодорожных
войск, обсуждающим какие-то кубометры и максимальное число вагонов теплым
майским вечером на игрушечной железнодорожной станции, каких у нас просто не
бывает, потому что по эту сторону границы все наоборот: что-то

• 
• 
•