Борис, 75 - 2 октября 2012 18:47

шеренгой перед пионерлагерными бараками и щурятся от бьющего в глаза света,
глядя кто на ползущий вверх по шесту флаг, кто на кота, крадущегося по уже
горячим жестяным листам на крыше столовой, чтобы спрыгнуть в кусты, где
вечером делят собранные за день окурки, курят, спорят о конструкции женских
внутренностей и заедают синий дым зубным порошком, вкус которого остается во
рту еще долго после отбоя, запоминаясь как приложение к истории о синем
ногте в котлете и чекистах, которые приехали слишком поздно только потому,
что спустила шина, и пока в темном дворе меняют колесо, они сильно стучат в
дверь, а потом уходят в такой спешке, что соседу приходится одеваться в
коридоре, как раз напротив твоей замочной скважины, в которую он вполне мог
бы напоследок ткнуть карандашом, раз до этого подсыпал битое стекло в
сливочное масло и отравлял колодцы, чтобы ты пил из них тифозную воду и
полгода лежал в кровати, глядя в окно и угадывая за пушистой завесой
падающего снега очертания водонапорной башни, похожей на приставленного к
городу часового, стерегущего твой покой и заодно тебя самого, чтобы ты
случайно не скрылся в собственном будущем, воспользовавшись теплой весенней
ночью, в которую появляется возможность, почти не касаясь земли, углубляться
в черные заросли неизвестно откуда взявшегося леса и уже почти узнать то, к
чему бежишь со всех ног, перед тем как проснуться и, поглядев на приоткрытую
дверь, за которой слышны бодрые утренние голоса и свист примуса, подумать,
что каждое утро к ней, как трап, придвигают забитый сундуками и комодами
коридор, выход из которого ведет в тот единственный дневной мир, который
тебе известен, и чем лучше ты с ним знаком, тем реже дверь твоей комнаты
будет раскрываться куда-то еще, в места, названия которых ты не знаешь и не
узнаешь никогда, потому что уже давно похож на человека, стоящего на
подножке разгоняющегося трамвая и думающего, что чем быстрее тот едет, тем
труднее будет спрыгнуть и пойти своей дорогой, пока слова "своя дорога" еще
сохраняют некоторый смысл, а точнее - отблеск понятного когда-то смысла,
иногда мелькающий в глазах стоящих рядом, но раз они все-таки едут дальше,
то, наверно, на что-то надеются, а они думают то же самое, глядя на тебя,
пока один разливает по чашкам водку, а другой пытается играть на гитаре, под
которую так надежно затвердевает вокруг тот мир, который ты выбрал, не успев
ни с чем его сравнить и поняв только, что все в нем случается крайне быстро,
а время суровое и величественное, и хоть Утесов поет, что тот, кто с песней
по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет, люди пропадают целыми
оркестрами, так и не дошагав туда, куда они шли, и все-таки попав именно
туда, в чем нет ничего удивительного, раз страна движется от одного крутого
перелома к другому, еще более крутому, и все по линии партии, отточенной и
прямой, как угол твоей комнаты, где стоит патефон с десятком пластинок,
позволяющих тебе время от времени нелегально обнять утомленное солнце,
вырезанное кем-то из последней на всю страну оранжевой картонки, и
догадаться, что если уж ты простился с чем-то навсегда, то оно тоже
простилось с тобой, и, обернувшись, ты увидишь на столе воблу на мятой
"Правде", бутылочку пивка и больше ничего, потому что другого не положено на
стол, и именно это, по всей видимости, и придется защищать, если завтра
война, потому что никакая твоя защита не нужна ни качающейся за окном
сирени, ни узкому лучу света, падающему на расщепляющее его стекло, за
которым застыло красно-сине-желтое лицо Горького, большого приятеля нашей
державы, так и не успевшего описать в своих книгах, как ты и такие как ты, в
спортивных рубашках и белых кепках, с миллионов порогов улыбнутся ей и таким
как она, в простых платьях из ситца в цветочках, и все сразу прояснится,
потому что все печальное и непонятное имеет свойство проходить, а жизнь

• 
• 
•